от испуга лицом, поспешила к холодильнику — за льдом. Игорек принес воду и полотенце. В его руках тазик с водой дрожал, образуя зыбь: мальчика бил озноб.
«Опять напутали», — с горечью подумал Иван Григорьевич.
— Пока я буду накладывать компресс, — обратился он к Игорю, — а ты рассказывай, что тут произошло. Сейчас от него одного, самого младшего, можно было получить вразумительный ответ.
— Папа принес получку, — начал Игорь, поглядывая на отца. Тот к разговору был безучастен.
— Так он же безработный?
— А он из патронного. А у Жени вышло горючее.
— Горючее?
— Ну да. Ломка началась.
— И отец не дал уколоться?
— Денег не дал. И Женя его кастетом… Чуть было деньги не отнял.
— А почему «чуть»?
— Я Женечку молотком…
— К тебе не было страшно?
— Я уже не боюсь.
«Час от часу не легче». Боль этой семьи передавалась Ивану Григорьевичу.
— А где он, Женечка?
— Где вы жили. Мама хочет, чтоб он глаза открыл.
Иван Григорьевич, закончив накладывать компресс, пошел в свою бывшую комнату. Надежда Петровна растирала сыну виски. В комнате стоял резкий запах нашатырного спирта. Женя корчился в муках. Его ломало.
— Уколоть бы, — робко произнес Иван Григорьевич. — В данный момент наркотик не повредит.
— У меня есть. Одна ампула, — призналась Надежда Петровна.
— Шприц?
— Есть.
Иван Григорьевич оголил парню руку — от ладони до локтя она была синей, в темных отеках. С трудом нашел невоспаленную вену. Уколол. Вскоре конвульсии прекратились. Дыхание выровнялось. Парень забылся глубоким сном.
— Слава богу! — прошептала Надежда Петровна, продолжая гладить мокрую от крови голову сына. У него над виском бугрилась пунцовая ссадина. Ошибись Игорь на сантиметр — и в доме был бы покойник. «Так что и впрямь слава богу».
— Ты его мог убить, — сказал Иван Григорьевич стоявшему здесь же Игорю.
— Я его все равно убью, — с вызовом ответил мальчик. — Он и маму бьет и меня.
— Его лечить надо.
Игорь отрицательно покачал головой.
— Да-да, лечить, — повторил Иван Григорьевич. Но у мальчика уже было свое, укоренившееся мнение:
— Если его не убить, он всех нас прикончит.
— Будь добрым, Игорь, — не смолчал Иван Григорьевич. — Помнишь, о чем мы с тобой говорили в интернате? Всегда делай добро.
— А разве убивать безнадежно больных — это не добро?
— Добро, но жестокое.
— Пусть! С жестокими надо по-жестокому…
Глаза мальчика сверкали гневом. Он победил себя: он перестал бояться. Игорь, подросток, был страшен в своей правоте… Не исключено, через два-три года он возьмет в руки автомат. В отличие от пенсионеров митинговать не станет, пойдет за кем угодно, чья правота совпадет с его правотой.
Сегодня его правота была на стороне его отца и его матери, и это вселяло надежду, что он не пойдет ни за атаманами, ни за фюрерами. Но, оставшись при родителях, под их опекой, может так случиться, что он не увидит своих детей — у него их просто не будет: так постараются ученые Пентагона. На планете они оставят минимум людей, но этот минимум будет послушен Америке. Среди них наверняка не окажется потомков Игоря Забудского. Америка даром деньги не тратит.
И вспомнилось Ивану Григорьевичу, как незадолго до побега он изучал отчет Бейкера о его поездке в Советский Союз. В этом отчете секретарь национальной безопасности напоминал конгрессменам: «За сорок последних лет мы истратили триллионы долларов, чтоб одержать победу в холодной войне против СССР». Эти деньги уже давали отдачу. Уже была разрушена семья инженера Забудского.
Иван Григорьевич вернулся к Анатолию Зосимовичу, осмотрел его. Нос все еще кровоточил, но не сильно: лед в махровом полотенце оказывал свое действие. Анатолий Зосимович слегка шевелил губами.
— Опять мы вас побеспокоили, — заговорил он извинительным тоном. — Мы тут с Надей посоветовались… Вы же без денег. А я немножко получил. Но не из патронного, а из нашего. За изобретение. Вы видели, как поражает «Муха»?
— Не доводилось.
— Хорошая ракета, — продолжал инженер. — Миниатюрная. Не чета гранатомету. А моя ракета еще миниатюрней. Ее можно переносить в кейсе.
— Анатолий Зосимович, а вам-то это зачем?
Инженер облизал окровавленные губы, внятно ответил:
— Как — зачем? На другой товар пока нет спроса. Свое изобретение я назвал: «Комарик». Красивое название, не правда ли?
— Красивое, — согласился Иван Григорьевич. — У вас, наверное, и прежние были не хуже? Не за пустяк же вам дали Ленинскую премию?
Забудский оживился: значит, люди помнят, что он — лауреат!
— Надя, покажи «Свидетельство».
Не успела Надежда Петровна сделать шаг, как в прихожей раздался звонок.
— Кого это нелегкая? Который час?
— Половина пятого.
Надежда Петровна вышла в приходую, открыла дверь. Судя по голосу, пожилая женщина.
— Кто там? — спросил Анатолий Зосимович.
— Это Груня. Соседка, — ответила жена. — Ботинки предлагает. Меховые. Тебе, может, будут как раз.
— Покажи.
Надежда Петровна внесла ботинки.
— Власик достал. По случаю. Ему они маловаты. А чтоб Груне утром не бежать на рынок, давай примеряю.
— Сколько?
— Сколько просит? — переспросила Надежда Петровна и в прихожую: — Грунь, сколько просишь?
— Десять «зеленых», — донеслось из прихожей.
— На карбованцы это два миллиона? — возмущенно воскликнул Анатолий Зосимович. Забыв, что нос еще кровоточит, приподнялся, крикнул: — Что она, в своем уме? Это же грабеж!
Надежда Петровна цыкнула на мужа: «Молчи уж. Что люди о нас подумают» — и тут же к Ивану Григорьевичу:
— А может, вам подойдут? Груню выручим, да и Власику поможем. Власик, сынок ее, старательный, ночь-полночь — бежит на дежурство. Он электрик.
Иван Григорьевич взял ботинки: обувка вроде знакома. «Ба! Да это же мои ботинки!» Запустил руку во внутрь. Мех еще хранил его тепло.
— Десять «зеленых», говорите? Дешево. Так что вы, Анатолий Зосимович, не правы.
— Ничего подобного! — сердито возразил инженер.
— Вы, пожалуйста, со мной не спорьте, — твердо сказал Иван Григорьевич. — Ровно месяц назад вот за эти самые ботинки я отдал на барахолке шестнадцать «зеленых». Да-да, я запомнил даже челночницу, бедрастую бабенку.
— Что же получается? — взглянула как побитая Надежда Петровна. — Это… ваши ботинки? А как они оказались у Груни?
— Спросите Груню.
— Грунь!
— Вас… ограбили? Разули? — допытывалась Надежда Петровна.
— И раздели.
— Когда?
— Только что… Я к вам спешил…
— И вы босиком? По снегу?
— А что мне оставалось?
Анатолий Зосимович сорвал с лица окровавленное полотенце, крупинки льда рассыпались по ковру, как серебряные монеты.
— Где она, зараза?
— Грунь! — опять позвала Надежда Петровна. — А ботинки-то доктора!
Та из прихожей:
— Не может быть! — И чтоб удостовериться, что доктор не врет: — А что они еще одолжили?
— «Аляску».
— Ах, паразиты! Я ж за нее целый бутылек…
Дело принимало скандальный оборот. С дивана соскочил Анатолий Зосимович, не думая о крови, потряс кулаками:
— Грунька! Сучка! Клянусь, завтра твой